Я ничего не хотел — получил и расписался;

 Словно бы титул — нельзя ни продать, ни обменять...

 Древнее гусиное перо не удержится в пальцах - 

 Ручки забыты, и только на кнопки нажимать.

 Дар остаётся тяжёлой неподъёмною ношей,

 Вроде несу — далеко ли остаётся верста?

 Путь остывает горячий, снегами запорошен,

 Вроде пора, хоть считаю по привычке до ста.

 Меня подгоняют — я иду тише,

 Делаю вид, что слова плохо слышу,

 Придёт своё время — пойду быстрее,

 Чтобы заскочить в открытые двери.

 Подгонять не надо — шагом успею,

 Кто-то торопится, ещё звереет,

 Потом горько плачет, потом печален.

 А я всё иду. Только рот оскален...

 Горячее солнце сменялось налетающим снегом,

 Гроза уходила, выдуваема пыльной жарой...

 И это в минуты, сравнимые по разности с веком,

 Несущие ветры над нами погодной игрой.

 И кто-то в рубашке замерзал, кто потел в ушанке,

 И кто-то успевал за секунды снимать и надевать.

 В стакане вино перемешано горькое со сладким,

 Поморщимся, сплюнем, продолжим до дна допивать.

 Время зажигать последние свечи,

 Хотя им довольно долго гореть...

 Закат не был замечен,

 Хоть красней становилась солнца медь.

 Кто в вечных делах, а кто обождал с делами - 

 А важного нет, как нет.

 Освещает скупо свечек пламя,

 Заметен ли нынче дневной след?

 На последнее тепло бродяги понемногу собирались,

 На закатные тучи поглядев с чуть заметной тоской...

 И назавтра с утра навалившаяся мокрая гадость

 Простоит до снегов, и все лужи обратятся рекой.

 Ожидай же, бродяга, до весны, и до знойного лета - 

 Как холодными ночами горячего полдня ожидал.

 Седина в волосах? Ах, простите, ведь совсем не про это - 

 Что окажется вечным грядущего срока провал.

 Ветер, уймись! Не вскрывай погребённое пылью...

 Важное что-то — потеряно годы назад.

 Мы заменили давно, а о том — позабыли,

 Выносив в траурный срок о погибшем наряд.

 Ключ от родимого дома, что некогда продан,

 Вот кочерга, хоть ни печки сегодня, ни дров,

 Старый костюм по последним исчезнувшим модам,

 Старый билет до неведомых нами краёв.

 Мы давно себе лекарства разрешили,

 Разрешили самый сильный в мире яд...

 Разрешили сказке становиться былью,

 Даже если воплотилась невпопад.

 Всё дозволено. И иногда — полезно.

 Если вредно — можно выплюнуть скорей.

 И немного можно повисеть над бездной,

 Не закрыв совсем в грядущее дверей.

 Легенды гласят — только кто их, легенды, послушал?

 Раскрыты ворота — но кто же спокойно вошёл?

 Каналы для лодок упорно прорыты на суше,

 За море для пеших протянут искрошенный мол...

 Ловцы по пустыням настойчиво жемчуг искали,

 Мудрец и невежда согласно твердили — не там.

 Но лодки идут на ещё не дорытом канале,

 И мол недостроенный внемлет спешащим ногам.

 Огни погасли — никому нет дела;

 Прохожий спотыкается во тьме....

 Нога ли, подвернувшись, заболела?

 Что дела заключённому в тюрьме?

 Ходить наощупь пленник привыкает.

 Но кто-то дерзкий лезет на столбы,

 Пытаясь лампу оживить, слетая 

 Опять на землю. Он один, увы.

 Завершаю. В который же раз… Насовсем и навечно.

 Отрекаюсь от прошлого, снова ему присягну.

 Позабыта плита, согревается комната печью,

 И без лампы настольной усядусь поближе к окну.

 Провода протянулись, и так же порвались спокойно,

 И из мусорки вытащу пачку заветных свечей.

 Запылилась заветная шляпа для тропиков знойных,

 И затёрта ушанка для долгих, холодных ночей.